Алексей Чадаев — журналист, писатель, редактор. В начале нулевых — обозреватель еженедельника «Консерватор», президент фонда «Новые правые». Затем — член Общественной палаты, референт Управления внутренней политики администрации президента РФ. Уволен из ЦИК партии «Единая Россия» по причине внутренних разногласий. Общественный деятель, политолог, кандидат наук.

Мероприятие в рамках слёта операторов боевых квадрокоптеров «Дронница» началось с минуты молчания в память о погибшей в августе Дарье Дугиной — политическом обозревателе, кавалере ордена Мужества, коллеге Алексея Чадаева по совместным эфирам на телевидении. 

I. О русской мечте, Новгороде и войнах 

Сегодня мы с вами находимся в совершенно особом месте — в новгородском лектории. При царе здесь был храм, при советской власти — база антирелигиозной пропаганды. Ранее от стен Святой Софии на ледовое побоище Александр Невский выводил свои полки. Не менее тяжёлые бои здесь шли в XX веке: линия фронта проходила ровно по Волхову. Недалеко отсюда стоит Церковь Спаса Преображения, где находятся фрески Феофана Грека. Сразу вспоминается кино Андрея Тарковского о старом византийском монахе, который учил рисовать русского мальчика по фамилии Рублёв. 

Именно здесь при курьёзных обстоятельствах зародилась русская мечта о покорении неба. Местный Святитель Иоанн, победив беса в духовной борьбе, слетал на нём в Иерусалим. Так русская культура обрела мечту, из которой родились и гоголевские истории о кузнеце Вакуле, и Жуковский с Циолковским, и Королёв с Гагариным. Новгород — место, где начинается всё самое важное в русской истории. Отрадно, что и в XXI веке это по-прежнему так. 

Первую часть своего цикла лекций о философии оружия мне удалось представить в Севастополе. Она была посвящена современности. Вернее сказать, тому, как наши супостаты решили Россию из неё изгнать. Ведь именно в этом и скрыт сюжет противостояния, которое стало фоном нынешнего конфликта. Наши противники находятся в поиске метода, позволяющего завершить человеческую историю. Мы же боремся за такую конфигурацию, в которой человек останется человеком. И под этим углом интересно рассмотреть, почему Украина воюет за «священное право» устраивать гей-парады. 

фото Льва Сёмина 

Нашим детям в школе рассказывают о том, как труд сделал из обезьяны человека. Но ведь это полная брехня. Человек из животного превратился в человека не посредством труда, а посредством войны. Первая археологическая находка — каменное рубило с заострённым концом. Оружие для борьбы с хищниками. И двуногими хищниками тоже. Ведь до последнего времени человечеств было несколько, и наша с вами монополия стала результатом изобретения главного оружия — способности мыслить, прогнозировать, предугадывать действия противника и опережать его.

В далёком 1914 году русский философ Владимир Эрн в своём докладе о религиозно-философском обществе «От Канта к Круппу» доказывал следующий тезис: лишь та культура, которая обладает философией высокого уровня, способна создавать оружие, превосходящее своих противников. Там читалась прямая связь между философскими открытиями Сократа и Платона и походом Александра Македонского, в котором небольшая Греция завоевала почти весь цивилизованный мир. Эрн рассказывал об этом как о наблюдении, не показывая механики. Где же связь между абстрактными разговорами и тем, что поражает врага на поле боя? 

Знаете, в Новгороде когда-то выступал историк Борис Поршнев. Его интересовал вопрос, как именно человек ушёл из царства зверей. И он предположил, что между животным и разумным состояниями была некая промежуточная стадия — не животное и не человек, но и не золотая середина, а нечто прямо противоположное и тому, и другому. 

II. Выживание, иерархия, школа жизни

Палеоантропологи и палеогенетики отмечают, наш вид миллионы лет балансировал на грани выживания. Численность этих обезьян не превышала тысячу особей. Ни клыков, ни когтей: наши предки были ночными собирателями-фруктоедами. Но в какой-то момент климат изменился, им пришлось стать трупоедами — доедать падаль за хищниками. Что оказалось не так уж и просто на фоне конкуренции со стороны более специализированных трупоедов. 

И единственным способом борьбы стала способность к звукоподражанию — они могли рычать как львы, громко ухать, свистеть и отпугивать конкурентов. Затем из этого умения родилось интересное качество, которое Поршнев назвал суггестией, — что-то вроде гипноза. Иначе говоря, способность без физического воздействия подавлять волю более сильного физически существа. И эта способность в обезьянах-троглодитах развилась довольно сильно. Даже сильнее, чем в их потомках. 

Но суггестия сыграла с нашими предками злую шутку: они стали использовать эту способность не только в отношении своих природных врагов, но и в отношении друг друга. Однородное стадо вдруг стало иерархическим: появились те, кто сильнее в этой самой суггестии, и те, кто слабее. Отсюда современный феномен политического лидерства и вообще отношения начальник-подчинённый. Всё это зависит от внутренней способности к суггестии. Именно поэтому нами правят не самые умные, но самые волевые и эмоционально сильные люди. 

Сразу вспоминается парадокс: отличник должен хорошо учиться, чтобы потом троечник ему платил зарплату. Ведь пока отличник учится по книгам, троечник проходит школу жизни в подворотне, оттачивая свою способность к выживанию. 

фото Льва Сёмина

И вот когда развитие этой способности зашло в тупик, появилось совершенно новое явление. Поршнев это назвал контрсуггестией — способностью сопротивляться чужому давлению и одновременно тормозить собственные инстинкты. Её учёный и отождествил с мышлением. То есть сознание в известном смысле возникло из способности противостоять чужой воле и своему внутреннему давлению. Из способности включать «холодный разум».  

Эта способность и стала оружием, которое помогло выжить. Ведь все животные боятся огня, но если ты способен побороть свой страх, то с лёгкостью возьмёшь горящую палку и отпугнёшь ею хищника. На уровне нервной деятельности это означает, что в момент опасности ты не пользуешься «библиотекой» старых нейронных цепочек, а создаёшь принципиально новую и сразу её применяешь. 

Но если всё именно так, то можно сделать вывод, что по-настоящему разум способен работать лишь в момент экзистенциального вызова. И чтобы включить его на полную мощность, необходимо ввести себя в ситуацию борьбы за существование. 

Для разрядки предлагаю вам представить древнюю пещеру, где альфа-самец, победив всех самцов и забрав у них самок, сидит на главном камне и управляет гаремом. Остальные занимаются самоудовлетворением и с ненавистью размышляют о том, как бы эту мразь убить. Картина описывает отношение между современной властью и интеллигенцией: те, кто толкают цивилизацию вперёд, делают это в состоянии глубокого ресентимента. 

III. Гегель, акты мышления, борьба за историю  

Способность к нешаблонным действиям — самое человеческое из всего, что в нас есть. Когда борьба за существование заканчивается, начинаются сложности: мышление сбоит, оказывается в тупике. Давайте посмотрим на недавнюю историю. Каким образом больные и вшивые задворки Западной Европы стали центром мира? Очень просто: Европа непрерывно была в состоянии войны. Воевала по любому поводу. Война и способность подчинять чужака своим интересам — главный двигатель инноваций. И не только оборонных, но также и торговых или социальных. Недаром великие и богатые цивилизации вроде Китая через какое-то время обнаружили себя колониями, которыми управляют европейцы. 

Обратимся к истории последних 70-ти лет. За это время война стала чем-то нехорошим, маргинальным, недопустимым. Мир, дружба, жвачка, дети цветов. И мы видим, к чему это привело: предыдущее поколение сменяют лидеры, которые на фоне предшественников выглядят полными идиотами. 

Но здесь важно оговориться. Нет особой ценности в человекоубийстве. Сунь-цзы утверждал, что высшая доблесть полководца — победить, не вступая при этом в сражение. И самый сильный эксперимент в этом отношении — религия, основатели которой пытались поместить войну внутрь человека. Как говорит наша церковь, сделать войну духовной бранью. А исламисты выражаются ещё жёстче: великий джихад — борьба с самим собой. 

фото Льва Сёмина

Так или иначе, любая технология оказывается полезной в военной сфере. Даже попытка направить войну вовнутрь человека повышает его боеспособность. Ведь у тебя появляются люди, которым не страшно умереть за правое дело. Люди, которые не ломаются под пытками, как христианские мученики. Религия — это своего рода оборонная технология. Вообще, оборонной технологией может оказаться всё, что угодно. Одни изучали ядро атома, а получилась ядерная бомба. Другие изучали, как люди совокупляются, а получилась машина ЛГБТ, мягкая сила и оружие гибридной войны. 

Сами посудите: мы с вами находимся на слёте операторов беспилотников и на полном серьёзе обсуждаем, как предназначенные для свадебных фотографов и тревел-блогеров девайсы можно применять для корректировки артиллерийского огня и разведки позиций противника. Безотносительно воли изобретателя, новые технологии обретают своё применение. Чтобы ты ни сделал — получается автомат Калашникова. И это не только про русских. 

Всякий акт мышления превращается в оружие. Ведь именно немецкая классическая философия породила то самое правое гегельянство — идеологию национал-социализма. И русский философ, капитан артиллерийской батареи Эвальд Ильенков в мае 1945 года отмечал победу левого гегельянства над правым. Выпивая на могиле Гегеля. 

IV. Хайдеггер, смерть, борьба за время  

В середине 40-ых годов минувшего века творил один из самых сильных немецких философов — Мартин Хайдеггер. Центральный его труд называется «Бытие и время». Очевидно, человек живёт во времени. Время его порождает и убивает, доминирует над ним. Сегодня было много разговоров о тактике, оперативном искусстве и кое-где о стратегии, но если мы проанализируем сказанное, то увидим, что на поле войны присутствуют трое: ты, твой противник и время. Кажется, что противники борются друг с другом, но на самом деле — они борются со временем. Если ты победил время, противник достанется тебе в качестве приза. Беспилотники — это борьба за время. 

На технологическом уровне человечество вплотную приблизилось к проблеме биологического бессмертия. Всю дорогу смерть была главным вызовом, с которым мы имели дело. Сознание создано бессмертным, и для него неизбежность гибели воспринимается как катастрофа. Но ведь рождение — точно такая же катастрофа: они всё это натворили, а тебе дальше жить. Один из присутствующих в этом зале написал покаянный пост: «Да, я просрал свою страну, но мне тогда было восемь лет, и что я мог с этим сделать?». Сейчас я толкую именно об этом. 

Понимаете, если с проблемой смерти в теории ещё можно что-то сделать, то с проблемой рождения нельзя сделать ничего. Всё уже произошло. И если мы гипотетически представим себе общество всеобщего бессмертия, то удивлённо обнаружим, что главной онтологической, метафизической, да и практической проблемой станет вопрос рождения. Ведь окажется, что тот, кто тебя старше, он старше тебя навсегда. Иерархия в этом плане будет вечной. 

И когда наши супостаты переписывают историю под свои текущие задачи, они тоже имеют дело с этой проблемой. Они хотят отменить то, что было до них, хотят сделать себя в каком-то смысле преждерожденными. Страна, в истории которой всего несколько десятков лет, пытается приписать себе ещё несколько тысяч. Все эти сказки о людях, которые выкопали Чёрное море, — попытка перекроить факт собственной внеисторичности. 

фото Льва Сёмина

Одно из полей нашей борьбы — это война за историю. В этом смысле, когда Фрэнсис Фукуяма писал о конце истории, это была не констатация факта или попытка описать политический процесс. Это была программа и скрытый призыв вовсе отменить историю, либо каждый раз верстать новую. 

Ещё в статье «Сталин хуже Гитлера» я утверждал, что единственный для них способ обосновать факт своего существования — сделать такую историю, где в XX веке между собой боролись два тоталитарных режима, и победило большее из двух зол. Что это, если не оружие? Проиграв войну гуманитариев, мы оказались в ситуации, когда люди с такими же именами и языком убивают нас. И делают это с полной уверенностью в собственной правоте. 

Когда два хищника борются друг с другом, не вступая в драку физически, каждый из них пытается убедить другого в своём превосходстве. Попытка изгнать Россию из современности — демонстрация права диктовать свою волю. Именно поэтому мы нарушили все мыслимые и немыслимые правила, вступив с ними в борьбу. 

Под этим углом стандартное деление на «европейцев» и условных «не-европейцев» не работает. Настоящие европейцы — те, кто поддержал спецоперацию. Те, кто настаивает на своём первородстве и борется до конца по лекалам греческой трагедии, где положение заведомо безнадёжно. 

V. Византия, синхронизация, декабристы 

Русская тысячелетняя история отражает, в том числе, и спор о наследии Римской цивилизации — общей для них и для нас. Принятие восточного христианства — наша попытка заявить право на наследие этой материнской цивилизации. В этом смысле главный вопрос к нашим недругам — не «чей Крым?», а «чей Рим?». Рим — наш. 

Кстати, слово «Византия» — культурная диверсия, выдуманная итальянцами после гибели Константинополя. Рим изначально понимался не как топоним, а как синоним цивилизации. И пока мы не поймём, что Рим — наш, мы не обозначим основания борьбы с этим миром. 

Наша ключевая проблема — рассинхронизация. Россия по целому ряду причин не в ладах со временем. Здесь сразу несколько эпох существуют одновременно на расстоянии одного забора друг от друга. Каждый живёт в своём темпе и своей эпохе. Военкоры возвращаются с передовой и возмущаются тому, что в Москве вообще ничего не изменилось. Их в ответ спрашивают, а почему должно быть иначе? Пока одни делают всё, чтобы помочь армии, другие неделями задерживают на таможне ценные грузы. Нашей центральной задачей остаётся совместное осознание времени. Требуется не столько образ будущего, сколько образ настоящего. 

фото Льва Сёмина

Если мы, как наши противники, заставим всех на всех «стучать», то не факт, что наше общество и политическая система выдержат. Это решаемая, но очень сложная проблема. Мы не сможем победить, если не отыщем способ поговорить друг с другом. Можно по-разному относиться к происходящему, но нам всем необходимо пространство, где мы сможем договориться о том, в чём именно расходимся. Определить главные точки непонимания и недоверия. 

Вспомним обе мировые войны. В феврале 1944 года для нас всё было гораздо хуже, чем в феврале 1917 года. Но во втором случае общество не выдержало нагрузки и того колоссального давления, которое порождало война. Оно взорвалось изнутри, снеся все институты и погрузив страну в гражданскую войну. И в этом смысле любая война — это не столько соперничество армий, сколько соперничество общественных и политических систем. Если угодно, степеней их прочности. Ключ к победе — способность придать обществу структурность и крепость, которые позволят мобилизоваться. 

Те же декабристы. Офицеры, прошедшие конным маршем по покорённому Парижу, вернулись в Россию и решили, мол, «мы здесь власть», пытались устроить госпереворот. Вернувшиеся со спецоперации бойцы тоже столкнутся с целым рядом проблем, которые всех нас одинаково не устраивают. Пока люди проливали свою кровь, богатые стали богаче, а у детей бедных по-прежнему нет будущего. На этом фоне появятся оппозиционеры похлеще московских хипстеров. 

VI. Маркс, терминатор, эгоцентризм

В этом зале сидят люди, которые занимаются гражданским активизмом и регулярно сталкиваются со свинцовой мерзостью нашей бюрократии, постепенно начиная ненавидеть её больше, чем врага. В современной России, как в зоопарке: всё есть, но всего по одному. Мы очень сильны, когда требуется придумать нечто уникальное в одном экземпляре, но когда стоит вопрос о массовой интеграции, мы проваливаемся. Это проблема на уровне институтов. Любое внедрение у нас происходит тяжело. 

Сам я успел поработать и во власти, и вовне. Поэтому отношусь ко всему чуть проще. Многие думают, что наше государство — это страшный, злой, местами ржавый, но способный убивать терминатор. На самом же деле наше государство — это старый холодильник «ЗИЛ», у которого мыши проели изоляцию, у которого сгорела проводка и дребезжит мотор. Но иного у нас нет. Он даёт всё, что может. Наши элиты и так перепрыгнули сами себя, когда зарубились с теми, на кого сами же молились все эти годы. 

Вообще, лучший учитель — это враг. Посмотрите: у них пропагандисты, предприниматели и представители спецслужб работают в одной связке в рамках единой целевой стратегии. Прямая координация, один узел. Кругом осмысленное стратегическое планирование. Есть чему поучиться. 

фото Льва Сёмина

Чем был хорош древний Новгород? Здесь регулярно сражались улица на улицу. И потом в порядке развлечения раз в двадцать лет брали штурмом города. Может не так уж и плохо в мирное время иметь в обществе несколько внутренних управляемых конфликтов? Тяжело в учении — легко в бою. 

<…>

Знаете, почему наш враг побеждает в информационной войне? Потому что у них предыдущие выборы были конкурентными. И там сформировалась когорта политтехнологов, которые рубясь друг с другом, учились вести кампании. Сейчас они все на одной стороне. Нам необходимы подобные полигоны, где мы сможем отрабатывать методы ведения современных психологических войн. Иначе система деградирует. 

Карл Маркс был прав в одном. Идеология — это форма ложного сознания, придуманная французами с целью напакостить немцам, которые изобрели нормальную философию. Возможность отвечать на вражеские диверсии в этих координатах как раз и способствует победе. Пора развивать философию на русском языке.

Но главная проблема русской философии — излишний эгоцентризм. Эти бесконечные попытки найти своё место в мире. Что западники, что славянофилы: и те, и те — свои. Да и говорят они, по сути, одно и то же. Но в нашем обществе принято считать философов дармоедами на зарплате, недостойными уважения. Проблема ведь в том, что Александр Дугин, будучи настоящим философом, для «западных партнёров» оказался более важной фигурой, чем для нас самих.