Возможно, на фоне подвижной, блистающей, стремящейся как можно громче заявить о себе режиссуре, он покажется весьма скромным и даже старомодным. Он – это театр Адгура Кове. И именно так следует назвать сегодняшний Тверской Театр юного зрителя, посетивший с гастролями Великий Новгород.

Два из трех вечерних спектаклей поставил главный режиссер театра («Тартюф» Романа Феодори как раз можно отнести к таким громким и блистающим спектаклям). И оба оставляют шлейф непраздного самокопания. Назвать постановки Адгура Кове смелыми - в самый раз. Смелым стало и решение включить их в гастрольную программу. Как-то уж повелось, что зрители ждут от гостей острых ощущений (и Новгородский театр драмы отправил в Тверь вполне развлекательный репертуар). А вот нет – пришедшие на два последних спектакля попали в ловушку театра, по которому, на самом деле, многие в тайне соскучились.

Повесть Джона Стейнбека «О мышах и людях» состоит практически из диалогов и напрашивается на инсценировку. Однако, ее многословие коварно – за разговорами трудно вычленить напряженную интригу, которую потребует спектакль. Но режиссер вместе с актерами совсем забывает о драматических эффектах и полностью сосредотачивается на неспешной вязи интонаций, оттенков, пауз и внутренних размышлений. И жестокая кровавая мелодрама предстает печальной, сожалеющей о низменных проявлениях человеческой души притчей. Призрачно-ненавязчиво в спектакле складывается атмосфера полумифического американского Запада, задыхающегося от жары, бедности и неблагодарного труда. Реалистичная с привкусом фольклора жизнь создается в спектакле «Саня, Ваня, с ними Римас» по пьесе Владимира Гуркина. Режиссер называет свою постановку «мелодрамой», но по существу это тоже притча – только о других, светлых и хороших людях.

Обе работы не отказывают зрителю в удовольствии следить за сюжетом, если таковой с ним не знаком. Истории рассказываются последовательно, внятно, крупными мазками характеров и кантиленой плавно перетекающих друг в друга событий. Режиссеру не нужны сверхсюжеты, сценические эффекты, шокирующие трактовки хорошо известных вещей. Он уверен – одно лишь осмысленное воспроизведение привычных представлений о вековых человеческих ценностях взволнует зрителя и даст ему пищу для размышлений. И в своем искусстве он убедителен.

Скупое музыкальное оформление Сергея Локтева в обоих случаях лишь намекает на некое пространство. И музыкальными вставками режиссер определяет границы миров, заполняет паузы между сценами, слегка акцентирует особо поэтические места. Музыкальность этих спектаклей служит больше общему духу театральности, нежели внутренней смысловой нагрузке (не считая песен в живом исполнении в «Саня, Ваня…»). Статичная сценография Геннадия Зубарева также обозначает среду обитания людей. В первом спектакле – слегка касается символичности (мельничные лопасти в сумеречном свете напоминают паутину, их вращение – смерть и движение вперед, жертва и искупление). Во втором – абстрактное сплетение деревянных реек вызывает образы деревни летом, простоты и изящества крестьянского быта.

Любовь к человеческому, земному в режиссуре Адгура Кове приводит к тому, что символическая в общем-то повесть Стейнбека воспринимается в театральной трактовке как история реальных людей, с которыми успеваешь очень близко познакомиться. Хотя исполнительская манера остается сугубо театральной. Наверно, потому, что мы уже разучились воспринимать в пространстве одного спектакля органично слитые «жизненное соответствие» и условную характерность. Режиссер проводит четкую границу между миром простых, естественных людей, таких как Джордж Милтон (Андрей Иванов), Рослый (Михаил Хомченко), Карлсон (Константин Павлов) и «не таких», ущербных. Первые ведут себя естественно, по-бытовому. У них нет вектора, полюса, температуры. Разве только Андрей Иванов позволяет себя чуть большую экспрессию, потому что его персонаж – вожак «не таких», обещающий им осуществление детских мечтаний и тяготящийся своей миссией. А для других – утрированная, «болезненная» пластика, странное интонирование и сбивчивый ритм речи. И, помимо режиссерской воли, велико здесь чувство меры актеров, не уводящих своих персонажей в плоскость физиологического правдоподобия в реализации клинического диагноза. Сосредотачиваясь на трансляции внутреннего мира, Александру Евдокимову (Ленни Хили), Сергею Коноплеву (Огрызок) и Александру Романову (Горбун) удается передать наивность, теплоту и незащищенность перед внешним миром. Они не требуют сочувствия и не шокируют подробностью физических и умственных отклонений. Актерская техника приглушена высокой степенью эмоциональности, но без громкого пафоса или эйфории. Всё это важно для зрительского восприятия очень простой истории. И российскому зрителю она еще ближе потому, что центральное место в спектакле занимают мечты о некоем ранчо, где все отверженные обретут счастье и смогут не опасаться ответственности за свои недостатки, в которых нет их вины. Очень напоминает горьковское «На дне», не правда ли? И финал повести Стейнбека столь же депрессивно мрачен, как у Горького. Лаконично Кове завершает свой спектакль выстрелом Джорджа, избавляющем друга Ленни от жестокой мести за нечаянное убийство.

Постановка спектакля «Саня, Ваня, с ними Римас» вовсе напоминает К. С. Станиславского 1900-х годов. Только подробность бытового существования персонажей проявляется в условном сценографическом пространстве. В нем сосуществуют тщательно продуманные реквизит, положения и проходы артистов, звуковая партитура. Нет разве только народных сцен, которые, Константин Сергеевич наверняка придумал бы в «деревенской» пьесе Гуркина. И в таком решении тоже есть своя правда и своя смелость. «Лебединая песнь» драматурга о своем, частном. О боли и несправедливости, которые новое поколение может уяснить себе только из книг. Но есть в ней и заветный юмор, сентиментальность, светлое лукавство российской глубинки, которые зрители полюбили по фильмам «Любовь и голуби» и «Кадриль». Герои Гуркина не философствуют и не рефлексируют – они живут и выживают. И вот это качество передает весь актерский ансамбль спектакля. Ни в одном другом гастрольном спектакле он не прозвучал настолько слаженно и глубоко.

Однако, подробность и здесь не доводится до натуралистичности. Актеры лишь слегка намекают на говор (там, где диалектное произношение слов прописано в тексте). В интонациях звучит фольклорная напевность, выстроенная по единому камертону. Время передается привычными театральными приемами через изменение пластики, внешних деталей. А в финале все персонажи, живые и умершие между первым и вторым действием, собираются в семейный портрет. Театральная условность приглашает к сопереживанию и не педалирует сочувствие, которое очень легко перерастает в жалость.

Мы в провинции действительно соскучились по искреннему, честному театру. Театру, основанному на школе, которую когда-то называли «русской психологической». Спектаклям, после которых обсуждают не удаль и фантазию режиссера, а делятся эмоциями и сокровенными мыслями. Тверской ТЮЗ – Театр Адгура Кове, это театр, который делает доступным и интересным неоднозначный, болезненный материал, не делая зрителю больно. Конечно, нужны, полезны бури и потрясения. Но хочется знать, что, соскучившись по твердой земле, ты можешь однажды ее обрести.