В тридцатиградусную жару по Юрьевскому шоссе едет переполненный автобус №7. Толпа людей, вышедших на остановке в Юрьево, направляется к пляжу. Я же иду к монастырю, к Георгиевскому собору, где группа реставраторов и волонтеров разбирают завалы — то, что археологи достали из-под пола. Меня встречает реставратор новгородского музея-заповедника Татьяна Федоренко. Говорю, что хочу поучаствовать в работах. Мне выдают пару новеньких рабочих перчаток. Сажусь рядом с Татьяной Константиновной, она объясняет мне, что делать. Из груды строительного мусора нужно выбирать фрагменты фресок — обломки штукатурки с красочным слоем. Их складывают в яркие пластмассовые тазики, иногда даже не смахнув пыль («Кисточками мы не увлекаемся»), затем убирают в коробки, а в мастерской проводят дезинфекцию и консервацию фрагментов и складывают их по деревянным ящикам — планшетам. Сейчас для реставраторов главное — успеть до осени, чтобы всё убрать. Работники музея зовут волонтёров, но новгородцы не рвутся помочь, поработать с древними фресками: когда я пришла на место, там работали всего двое добровольцев — библиотекарь и гид из музея.

— Нередице с Волотовым повезло в том смысле, что они до разрушения и во время войны сохраняли на стенах свою роспись, её копировали, зарисовки какие-то есть, фотографии. Здесь же, в Георгиевском соборе, первоначальная роспись была сбита в XIX веке. И никаких свидетельств, никакой информации нет. Если надписи не найдем, то непонятно, кто это изображен. Вариант один — демонстрировать подобранное в музее, как смонтированные композиции или как россыпь фрагментов. Иногда возвращают роспись на стену в храме, на первоначальное место, но здесь этого не будет, — рассказывает Татьяна Федоренко.

Татьяна Константиновна начинала работать в бригаде известных в Великом Новгороде реставраторов Грековых. Говорит, интерес к реставрации возник еще в школе, наверное, повлияла учеба в художественной школе и сам Новгород. Но образование у нее искусствоведческое, реставрационное получила на практике.

— Когда я работала у Грековых, мне больше нравилась композиция из фрагментов, разложенная на столе, не зашпаклеванная, не смонтированная, без реставрационных вставок. Она живее смотрится.

— Какие возникают мысли, чувства, когда вы видите свою работу, когда вся фреска перед глазами?

— Так глобально я не мыслила. Вот утрата, дырочка заполнилась, и уже хорошо, какой-то вклад есть. Понимаете, нет такого: возьми-ка это изображение, его и собирай. Все параллельно собирают несколько изображений, просматривается весь фонд. Подобрано много отдельных блоков, но потом они могут сложиться в одну композицию. Из ярких впечатлений — сажали фреску в церкви на Нередице, и тыльная сторона фрагмента точно попала в свое место, на тот же участок, где и было изображение. Это потрясающе. Мы на компьютере сначала разрабатывали: в нишу сажали эту роспись. В компьютере одно впечатление, на стене — другое. На стене — ощущение первоначальности, все это на своем историческом родном месте, дышит, живет. Хорошо бы, чтобы всё во фрагментах туда ушло, обратно. Но не все храмы восстановлены, где-то уже всё занято, поэтому такая возможность есть не везде.

Поднимается сильный ветер, песок летит в глаза. «А утром тут, наверное, еще и солнечная сторона», — сквозь слезы говорю я. «Что делать, это лучше, чем дождь». В этих руинах помимо фрагментов волонтеры случайно нашли печать наместника монастыря и древнюю монету. Но вообще перебирать строительный мусор в поисках обломков фресок только поначалу увлекательно. Поиск фрагментов — это кропотливый труд, монотонный, требующий внимания и терпения. Хотя для меня, как человека, профессия которого связана с тем, что важно только «здесь и сейчас», реставрация — настоящее несиюминутное чудо. Из обломков и пыльных осколков люди восстанавливают целые изображения, и сохраняют для потомков то, что создали наши предки.

— Я всегда хотела этим заниматься, мне всё интересно, — делится реставратор. — Работа на стене очень нравится: я не только сажала на стену, монтировала, но и снимала фрески со стены. То, что открыли под полами, там на стенах сохранились росписи, их укреплять надо. Укрепление — очень ответственно. Конечно, можно сказать, что муторно, — километры бортовых укреплений, но как-то ощущаешь важность этого всего. Нет у меня ни к чему противности, даже какое-то… ну не послушание, но что-то в этом духе. Как-то настраиваешься, что надо это сделать. Смиренно к этому отношусь. Хочется спокойно заниматься любимым делом, спокойно работать, и все равно что — перебирать, копать или укреплять.

Из Юрьево фрагменты фресок привозят в кремль, в реставрационную мастерскую. Сейчас здесь с ними работает реставратор Татьяна Ромашкевич, как сама признается, с радостью и в то же время с внутренней паникой. «Когда приезжают грузчики, — говорит она, — у меня просто руки трясутся, потому что — куда?» Хотя в мастерской очень просторно, огромные помещения с высокими потолками. Реставраторы оказались неподготовленными: нет столько планшетов, стеллажей, не хватает специалистов, которые проводили бы консервацию фрагментов. Сейчас главное — сохранить фрагменты, чтобы они не погибли в мастерской.

— Я работаю уже пятьдесят с лишним лет и не перестаю удивляться, восхищаться, потому что идет пополнение тем уровнем культуры, тем богатством, которое было. Нам сейчас создать хотя бы десятую часть этого. Я училась в школе и занималась здесь в изостудии, когда реставратор новгородского музея как-то пригласил меня посмотреть барабан Софийского собора, сказал, что есть возможность вблизи посмотреть древнюю живопись Новгорода. Помню момент, когда я поднималась, и постепенно вырисовывалась фигура пророка и царя Соломона. Это первое, что я увидела из монументальной живописи. У меня раскрылись глаза, я была просто потрясена, находилась так близко, что можно было даже рукой коснуться, но я не решалась, — вспоминает Татьяна Анатольевна. — Когда спускалась, уже знала, кем я буду. 

«Татьяна Анатольевна, к вам пришли!» — раздаётся голос. В мастерской часто принимают школьников, приехавших на археологические раскопки, здесь помогают художники-копиисты из летней реставрационной школы, иногда сюда заглядывают журналисты. Реставратор показывает гостям интересные находки. Например, фрагменты из Георгиевского собора с изображением чешуи. Специалисты предполагают, что это изображение змия из жития святого Георгия. Пришедшие сравнивают «раскрытые», обработанные реставраторами фрагменты —  яркие, красочные, очищенные от грязи и солей — и необработанные, ещё блёклые, пыльные.

— У нас, у реставраторов, постоянно чувство неудовлетворения, — рассказывает о своей профессии Татьяна Ромашкевич. — Кажется, сделал, вздохнул, всё цело. Ходишь, смотришь: эх, вот здесь надо было по-другому сделать. И это чувство всё время. Находишь какие-то ошибки, к чему-то приходится возвращаться и переделывать. Приходится всё отдавать этому: время, силы, здоровье. Работа требует каких-то жертв. Ты обязан сохранить, не считаясь ни со временем, ни с собой.

Моя собеседница сравнивает реставрацию с медициной на фронте, когда врач под обстрелом должен ползти за раненым. Спрашиваю: «Они спасают людей, а реставрация?..» «Тоже ради людей! У вас приоткрывается мир в прошлое, вы стали его больше понимать. А в этом, — Татьяна Анатольевна указывает на фрагменты, — основа нашего генотипа. Мы же из этого все вышли, это наша основа, и мы должны понимать это и быть благодарны своим предкам, потому что они создавали это и для нас. То, что это дошло до нас, надо ценить, и ценить тех, кто до вас жил и не разрушал, а создавал. Это не только наше, это для всех новгородцев очень важно».

Сейчас, по мнению Татьяны Анатольевны, время абсолютного равнодушия государства к древностям, хотя когда-то в Новгороде был расцвет, золотой век реставрации. Теперь на эту область не выделяют достаточно средств, уже 17 лет как не реставрируется церковь Спаса на Нередице, работы брошены из-за недостатка финансирования.

— На олимпиады деньги есть, на форумы, какие-то представления — есть. А на реставрацию денег и возможностей нет. Это стыдно, — считает Татьяна Анатольевна. — Даже в 1944 году  — война шла, было распоряжение о создании здесь реставрационной мастерской. И мастерская была одна из лучших в Европе. Больше всего меня возмущает ориентир на показушность, на устраивание раутов, концертов в музее, игрищ, гуляний вокруг памятников. Без понимания, что памятники мы можем потерять. Тем более, Новгород уникален, здесь другим образом мыслили, наполовину находились в небе.

Реставратор протирает влажной ватой подобранную из нескольких фрагментов надпись, говорит: «Сейчас мы работаем без исследований, я на глаз, у меня опыт». Уже около 18 лет отсутствует отчетность: реставраторы не пишут исторические справки, не проводят анализ фрагментов. Татьяна Анатольевна снова проводит параллель с медициной: это все равно что лечить человека без медицинской карты.

Планируется, что в работе с найденными фрагментами помогут специалисты реставрационной мастерской «Фреска». По словам заведующей мастерской Тамары Анисимовой, они были частным предприятием, но сейчас музей-заповедник берет «Фреску» под свою опеку.
Эта мастерская находится на территории бывшего пивоваренного завода «Богемия», построенного ещё в конце XIX века. В прохладных помещениях, где раньше хранили пиво, сейчас собирают средневековые фрески. Как говорит Тамара Анисимова, это самая большая мастерская в стране — около 1500 квадратных метров. Место поражает масштабами особенно в сравнении с мастерской в кремле. Повсюду в залах на кальках с изображениями древних росписей лежат почти полностью собранные фрески. В одном из залов на полу рассыпаны несколько мелких фрагментов. «Мыши опять бегали, надо будет убрать всё», — комментирует реставратор.

Специалисты продолжают работу с фресками из церкви Успения на Волотовом поле, построенной в XIV веке. В храме было около 300 квадратных метров живописи, которая разбилась на 1 миллион 750 тысяч фрагментов и поместилась на 7 тысячах планшетов. На данный момент в работе — 155 композиций, около 20 уже смонтированы и возвращены на стены церкви.

— Мы сами не ожидали, что будет такой результат. Фрагменты очень мелкие, но мы грамотно организовали работу, — рассказывает Тамара Ивановна. — Достаем фрагменты, высыпаем, просеиваем. Не так как вы, в Юрьево, не понимая, что вы достаете. Я не представляю, как там работают, потому что мы, реставраторы, иногда не очень видим фрагменты. Как только шли фрагменты, мы брали маленькие ситечки и просеивали. Не сваливаем горой, потому что их очень жалко, а выкладываем на планшеты в один слой. Когда фрагмент мокрый, он как кусочек сахара: намочите — он рыхлый, высохнет — становится плотным. Весь строительный мусор высыпаем в ведра, и неопытные люди все просеивают из этих ведер и выкладывают на планшет то, что пропустили реставраторы. Мы думали о том, чтобы максимально упростить подборку, понимая, что подборка — это самый трудоемкий и сложный процесс.

По мнению Тамары Ивановны, подборка и самое интересное в работе реставратора. «Ты сидишь, у тебя что-то получается, но ты совершенно не понимаешь, что», — объясняет она. Механически специалисты ищут фрагменты, которые до гибели находились рядом.
Здесь над фресками работают и молодые специалисты. Реставратор с гордостью говорит о том, что есть молодые ребята, заинтересованные, увлеченные.

— Молодые могут дальше идти, могут это дело продолжить, потому что почти в каждом храме в Новгороде, где бы мы ни копнули, есть живопись. Вот сейчас в Георгиевском соборе копнули — пожалуйста. Но опыт, который мы имеем (мы даже демонстрируем это на Георгиевском соборе), погибнет, потому что нет больше таких, кто умеет вытаскивать фрагменты, — делится Тамара Анисимова.

Будущее новгородской реставрации связывают с центром монументальной живописи, который планируют открыть в Антоново. Сбывается давняя мечта, ведь о реставрационном центре говорят ещё с 60-х. И тогда в Великом Новгороде может снова появиться реставрационная школа высокого уровня.