Михеев Василий Петрович. 87 лет. Мотоциклист.

Я учился в педтехникуме. Два года отучился, а третий не удалось: началась война. 10 августа 42-го года получил повестку. Мне было 17 лет.

Отправили нас в город Сергач, готовили армейских разведчиков. Проучился три месяца и стал работать инструкторами по вождению мотоциклов. Потом начали формирование 51-го мотополка, получали технику. Часто бывали в Москве, на заводе Лихачева, где технику собирали.

Я все удивлялся: за здоровенными станками стояли крохи-пацаны. Шея тонкая, сам тоненький, ему ящик под ноги, и стоит у станка. Оборванные, грязные ребятишки. До сих пор они перед глазами.

Помню бои на Курской дуге. Мы были в местечке Коммуна им. Сталина, в дубняке. Вдруг летит колонна юнкерсов, и пошли нас утюжить. А потом уже летят и фоке-вульфы, и мессершмитты. Первую бомбежку выдержали. Выскочили из окопов, и побежали. Бежим по конопляному полю, конопля заплетается за ноги, ужас. Но все-таки добежал до своего Харлея. Смотрю, бак прострелен, бензин течет. Пулеметчик мой пилоткой заткнул кое-как, и поскорее дёру.

Жили мы в лесах. Зима, снег, грязь. Где найдешь клок соломы, сена — и слава богу. Спали кучей. Костер разожжем, сгребем его в строну, чтобы земля теплая была, как поросята друг на друга заберемся и спим.

Самое страшное — это бомбежки. Шипит — значит, прыгай быстрей в окопы или траншеи. Свистит — значит, мимо. Вот и определяешь по звуку, недолет или перелет. Этого я боялся всегда, ведь жить-то хочется. А кто говорит, что ничего страшного не было на войне, значит, настоящего ничего не видел, ни бомбежек, ни обстрела.

Подо Львовом меня хорошо царапнуло. Мина рядом разорвалась, и осколки в меня: голова, спина, ноги. Хорошо, по-молодости быстро на мне все зажило. И догнал свою часть.

Как-то поехали в разведку, вдруг вываливается целая колонна немцев. Стали стрелять. Я схватил немецкий пулемет МГ-34, лег у одного вагона, и пошел очереди за очередью давать. Атаку отбили. Через некоторое время награждают нас. Кому медаль, кому благодарность, а мне — орден Славы. В представлении было написано: «Старший сержант Михеев огнем из пулемета убил 15 фрицев». А я считал, что ли, сколько их было. 10, 12 или 15. Все же били.

В 42-м, 43-м пленных когда брали, они всегда кричали: «Хайль, Гитлер!». А вот когда уже в 44-м Польшу, Украину освобождали, они уже говорили: «Гитлер капут».

Когда освобождали концлагерь, страшно было смотреть. Кости, скелеты оттуда выходили. А весь Берлин горел, шел дым. И без конца летали наши самолеты.

На Эльбе мы встретились с союзниками, американцами. Я там впервые увидел негров. Гоняют на виллисах, доджиках, студебеккерах, как черти. А твердили они одно слово «Водка». Они нам банки тушенки, галеты, а сами: «Водка! Водка!». Виски они свои не любили, подавай нашу.

8 мая мы были в Праге. Лег отдохнуть под дерево, рюкзак под голову, да и заснул. Наутро просыпаюсь от страшной стрельбы. Вскочил, ничего не пойму спросонья. А потом кричат: «Победа! Победа!». У кого что есть в руках — пулемет, автомат — стреляют в воздух. Я тоже диск автомата расстрелял.

После войны я работал в органах госбезопасности. Борьба с преступниками: изменниками родины, участниками расстрелов, агентами немецко-фашистских разведывательных и контрразведывательных органов. Надо было же выяснить, что у нас натворили немцы во время войны. Полицаи, ССовцы многих же на свою сторону переманили. «Немцы давали кофею и марки», «Обещали лошадь и землю», — говорили потом эти предатели. А во время войны убивали детей, женщин, стариков. Я до сих пор не могу понять: а что в душе-то было у них, чтобы идти на такие зверства?!

Самым ужасным было — хоронить друзей-однополчан, товарищей. А какие были похороны? Кое-как. Холмик, да табличка: лейтенант такой-то, сержант такой-то, родился тогда-то, убит. Вот и всё.

Дальше